Юрий Норштейн

Мне повезло. Мне довелось познакомиться с совершенно замечательным композитором – Михаилом Александровичем Мееровичем. Он в свое время закончил Консерваторию с отличием и по классу симфонизма, и по классу фортепиано – потрясающий был пианист, просто потрясающий: он играл, знал такое количество музыки – если взвесить эту музыку, то это будет огромный вес, китовый вес. Знал просто всю музыку, у него была потрясающая музыкальная память. При этом, когда он напевал музыку, это было черт знает что, я начинал хохотать. Он говорит: «А что вы смеетесь?», а я ему: «Михаил Александрович, с Вашим слухом…», «Да, вот так», - и опять начинал напевать, а я опять начинал хохотать. Но он был действительно фантастическим композитором. Я о нем даже написал: «Он был соткан из музыки» (в моей книги о нем есть текст). Когда мы еще только начали с ним работать, встретились, он меня категорически не принял. Может быть, я слишком с таким натиском, задором… Не знаю. 
- Что Вы мне говорите, что Вы мне показываете эскизы?! Вот смотрите: вот Вам, Юра, Иван Петрович (Иванов-Вано) сделал музыкальную простыню!
- Михаил Александрович, понимаете, здесь разговор идет о другом. Для меня есть понятия цвета и фактуры в музыке, поэтому когда я Вам говорю [это был фильм «Лиса и заяц»] какая тема эта, какая тема эта… Мне нужно, чтобы здесь появился тот необходимый контраст, который сразу выстраивает каждый эпизод драматургически, то есть это внутренняя драматургия музыки. Вот этот кусок – встреча с медведем – вот видите, он такой умбра (смесь коричневого, черного, чуть добавленного желтого, такой цвет земляной, только чуть более зеленоватый) – то есть здесь должна звучать виолончель и звуки должны идти на низах. Или встреча с быком…
- Что Вы здесь хотите?!
- Ну, «Элегию» Массне, вот такая характеристика. 
И он долго не мог привыкнуть к моему разговору. Мы так с ним бодались, причем на записи оркестра мне пришлось половину оркестра выкинуть.
- Так, половину оркестра уберите, пожалуйста. Мне не нужен симфонизм!
- Должна быть музыка!
- Должен быть фильм! Должно быть сопряжение звука и изображения. И это самое важное. 
Он посмотрел через какое-то время фильм и сказал: «Да, Юра, Вы были правы». Но уже у нас к этому времени сложились идеальные отношения – мы с ним просто очень сдружились. 
В работе с композитором, композитор может, конечно, вдруг дать какую-то тему и вдруг эта тема пробуждает фантазию режиссера. «Вот, эту тему можно использовать». Но вообще режиссер должен обязательно уметь рассказать музыкальную характеристику – но рассказать таким образом, чтобы композитор понял. Вот изображение, вот в это время идет текст речевой, и звучит музыка. Одно другому не должно мешать. Значит, нужно так это сопрячь, смоделировать, чтобы вот это все движение было прочищено по этим каналам, чтобы там не говорил зритель: «Что он там сказал? Какая там тема?». Все должно созвучием быть: и речь, и цвет, и музыкальное движение. При этом музыка может быть абсолютно противоположна: когда, допустим, на экране все ослепительно от счастья, а музыка невероятно трагическая – это уже контрапункт. И такой ход может быть, но главное, чтобы это было задумано. Драматургия должна быть та, обязательно. И вот мы с ним, когда начали делать фильм «Цапля и журавль», обстоятельства тогда уже поменялись – и он меня услышал. У него уже не было такого, что «Юра, Вы что там…». И я ему рассказываю, как должна строиться конструкция фильма: есть маршевая тема, есть вальсовая. И в этом месте, в этом узле фильма должен прозвучать главный вальс, который должен говорить о счастье, о том, что, наконец, по Чехову. Он должен возвышаться над фильмом, должен звучать и он должен хватать за сердце. И что бы он ни писал – не то, не то, не то… Однажды ночью он мне позвонил:
- Юра, кажется, я сочинил то, что Вам надо
- А Вы можете сейчас сыграть?
- Мои все спят
- Ну одним пальцем, мне будет достаточно
- Да, попробую
И он над клавиатурой трубку расположил телефонную и сыграл мне одним пальцем первые семь нот. И я ему ору трубку: «Это то самое! Попал!» (напевает). «Все!». При этом я постоянно приносил ему эскизы, я показывал, как будут двигаться танцы, как герои себя ведут – и музыка начинает приобретать другой характер. Все, он сделал то, что вошло потом в плоть действия фильма и стало тем, чем стало и тем, что сейчас есть фильм. Да, мы с ним были друзья. Когда его не стало, он был старше на целое поколение, для меня это было ужасно.